Материалы собак

Она очнулась первой. Очнулась неожиданно, словно кто-то затолкнул её в этот мир, не спрашивая желания. Переход был так резок, что она не запомнила абсолютно ничего из мира, в котором находилась секунду назад. Медленно открыла глаза, наполненные едкими слезами. Каждое движение век давалось с усилием. Солёные шершавые дорожки вели от ресниц к искусанным губам. Казалось, что прежде чем уснуть она горько рыдала, избавляя душу от долго копившегося горя. И теперь душа её была пуста словно хорошо выжатая губка для мытья посуды. Пуста и так же как губка, пускай и новая, загрязнена частичками того, что нельзя смыть обычными слезами. Неважно горькими, солёными, пресными. Но грубую пористую губку можно было промыть под сильной струёй воды с мылом, а с тончайшей душой поступить подобным зверским способом нельзя. И потому эти частички прошлого гнили и отравляли собой остальную, всё ещё чистую часть души, которую она припасла на будущее…

Ей было уже двадцать два. Пытаясь казаться себе взрослой, удачливой, повидавшей жизнь женщиной она порой забывала об окружающих, и шла к цели, сметая всё на своём пути, и слыша в спину лишь недовольные крики и угрызения.

 Но иногда в её поступках проскальзывала какая-то совсем ещё детская, буйная чёрточка. Всё вокруг тут же менялось, расцветая разноцветными яркими цветами. Она готова была улыбаться при виде любого знакомого лица. Именно тогда она была способна совершать безумства, заставляя других чувствовать себя не в своей тарелке. И именно за такие проступки её ненавидели одни, и обожали другие.

Такие люди никогда не бывают за спиной других, они всегда стремятся быть на виду, а если у них это не получается, то начинают медленно чахнуть и словно огонёк под сильным ветром гаснут. Гаснут, и их уже нельзя зажечь снова…

 Глаза это зеркало души. В её глазах был виден голубой лёд, таким, каким он рождается на вершинах самых высоких гор. В её глазах нельзя было утонуть, но можно было раствориться. Забыть обо всём, что тебя окружает. Забыть, а потом, возвратясь, ещё долго видеть их перед собой. Чёрные брови, слегка вздёрнутый носик и потрясающая ослепляющая улыбка, дарившая тепло и какое-то беспокойство, страх разочаровать её.

Она умела улыбаться. Как-то лукаво и загадочно одновременно, смотря прямо в глаза слегка прищурясь и сведя брови. В ответ на это хотелось отвечать тоже улыбкой.

Она редко пользовалась макияжем, а если и делала это, то лишь слегка, чтобы его особо не было видно. У неё были светло-русые волосы, часть которых была выкрашена почему-то в белый платиновый цвет, из под которого виднелись тёмные пряди. Цвет этот ей совсем не шёл, он был каким-то наигранным, слишком театральным и показным, впрочем, как и грубая шерстяная кофта сизого цвета с высоким воротником, которая была надета на неё сейчас, несмотря на довольно тёплую погоду на улице…

***

Всё вокруг выглядело очень душным, одиноким и каким-то прогнившим. Он видел окружающий мир, словно накрытым занавесом сепия. Откуда-то со стороны словно доносился треск фильмоскопа, без устали прокручивающий плёнку, в которой он был, словно персонажем, из глаз которого и велась съёмка на древнюю, выцветшую плёнку, хранившуюся до этого много лет на скрипучих полках полуразрушенного «Мосфильма».

Он не мог пошевелиться. Тело не было скованно какой-то силой. Просто не мог напрячь ни одной мышцы, как будто они усохли и перестали повиноваться мозгу, который, кстати, тоже реагировал не вполне адекватно на окружающий мир. Комнату, в которой находился, он видел как-то иначе, не так, как привык. Он словно видел не глазами, а ощущениями. Каким-то шестым чувством, о котором до этого и не догадывался. Иначе как он мог объяснить то, что он видел абсолютно всю комнату. Не ту ограниченную часть мира, которая находилась перед ним, а всё… Абсолютно всё. И не только видел, а даже мог пощупать. Ощутить всё. Почувствовать вкус, запах, энергию предметов. Всех предметов. Одновременно. Хотя вкус этот оставлял желать лучшего.

В комнате было очень много мух. Они, жужжа, рисовали под потолком какие-то понятные только им, ну или совсем бессмысленные, геометрические узоры. На вкус они были почему-то кислыми, а маленькие тельца, покрытые волосками, сильно щекотали. Внизу, рядом с не заправленной кроватью стоял работающий на всю мощность вентилятор с железной защитной решёткой вокруг лопастей, с примотанными к ней кусочками старой кассетной плёнки. Вентилятор гонял нагретый до сумасшествия воздух по комнате. Этот воздух, безумно носящийся от стены к стене, был плотнее остального, и поэтому его было довольно легко увидеть.

Кровать была обычно, двуспальной. На ней лежало два матраца, один из которых был накрыт простынёй, а второй лишь стыдливо прикрывался порванным одеялом, через дырки в котором можно было увидеть его собственные пружины.

Он висел где-то под потолком, над кроватью. Не двигаясь. Свою позу он не видел. Лишь ощущал. Всё тело безвольно свисало вниз. Под действием силы тяжести, неумолимо разрывающей кожу на его шее. Горло было сильно стянуто, и острые иглы впивались прямо в глотку, пробивали артерии и некоторые кости. За всё-то время, что он здесь висел, он уже привык к этому ощущению, и оно не так сильно отвлекало его от попыток взглянуть в зеркало стоящее прямо перед ним. Конечно, сейчас он видел абсолютно всё вокруг, но по какой-то необъяснимой причине не видел того, что отражало зеркало, находящееся в комнате. Точнее видел, но не мог понять, что видел. Изображение было нечётким.

Весь окружающий мир был наполнен непонятной силой, и песней… Это была какая-то старая колыбельная. Тихая и не понятная. Её пел женский голос, который к тому же ещё и очень сильно фальшивил… На большой палец его правой ноги упала капля крови и скатившись по нему продолжила свой полёт до кровати…

…Останься…

***

Он в ужасе вскочил со своего ложа на полу. В висках пульсировал страх, во рту пересохло, язык онемел и словно шершавый камень лежал во рту, неприятно царапая нёбо. Глаза судорожно пытались зацепиться взглядом хоть за что-то в кромешной тьме…

Он сел на пол, на то место, где только что спал.

Страх, пульсируя где-то в висках, и заставляя судорожно глотать воздух, медленно выходил маленькими, холодными капельками пота. Он ещё раз ощупал болевшую грудь и осмотрелся.

Была ночь. Точнее то время, когда солнце ещё не вышло из за горизонта, а звёзды уже начинают тихо погасать, как угольки в старом костре. Тогда всё вокруг становится серым, одноцветным, словно пепел, рассыпанный вокруг того же самого костра. Но, стоит подкинуть в угли несколько свежих сухих веток как всё вокруг начинает разгораться, добавляя в пепельную серость живые красные и жёлтые просветы.

Он сидел у стены и наблюдал за тем, как эти просветы всё сильнее и сильнее выделяли из общей пустоты силуэты домов за окном и предметов в комнате.

Прямо напротив него в стене было окно, из которого с всё большим напором лился свет. Стены были оклеены белыми обоями с изображением каких-то иероглифов. Справа под окном вдоль стены стояла невысокая деревянная кровать с беспорядочно накинутым на неё одеялом. Чуть ближе стоял стол с компьютером и ужасным беспорядком из дисков, каких-то бумаг и кружек. Над ним висела полка с книгами. Перед столом, прямо напротив двери стоял высокий шкаф. По другой стене стояло старое кресло с накиданной на него одеждой, а в углу, под единственным окном некая помесь табурета и тумбочки…

***

Они знали друг друга. Не то чтобы давно, но знали. Не были друзьями. Не были врагами. Просто хорошими знакомыми. Виделись каждый день, и когда была возможность, даже умудрялись поболтать по душам. Организаторами таких разговоров почти всегда была именно она, видимо не давала покоя её женская сущность. Не давала покоя и заставляла флиртовать со всеми знакомыми и хорошо относящимися к ней парнями. Хотя всегда подобный флирт переходил к простой беседе сидя где-нибудь на лавочке или по пути куда-нибудь.

 Он был удивлён, когда увидел её здесь и даже слегка смутился. Что они могли делать вдвоём в совершенно пустой квартире. Как они вообще здесь оказались. Но эти вопросы сами собой растворились в голове, лишь только он заметил слёзы в её глазах.

Она медленно подняла взгляд голубых глаз. По щеке скатилась последняя слеза, сорвалась с подбородка и, в полнейшей тишине, звонко ударилась о пол. Она всхлипнула, и провела рукой по лицу, не опуская взгляда.

- Что… Что случилось?! – Он подбежал к ней и слегка присел, чтобы взглянуть ей в глаза.

- Я испугалась. Тихо прошептала она. – Я испугалась, что здесь никого нет. – Ещё тише сорвалось с её губ, и очередной водопад слёз пролился на него. Она обхватила его за шею и ещё долго рыдала, а он не знал, обнять её или отстраниться. Но, в конце концов, сдался и прижал к себе, тихо шепча ей что-то…

***

Солнце медленно огибает далёкую, невидимую из-за серых домов гору, и его лучи, словно маленькие стрелы, прицельно бьют в глаза, словно в мишени, раздражают их и заставляют щуриться. Небо окрашивается в оранжевый цвет. Редкие перистые облака становятся красными, точно кровавые подтёки на оранжевом, загоревшем теле Неба. Неизвестно кто и за что так сильно изранил этого гиганта, но раны уже медленно заживают и превращаются в белые рубцы…

«Будет дождь» - пронеслось в голове.

Они сидели на диване, который стоял у стены напротив окна в зале. Она уже успокоилась и тихо, ни о чём не думая, смотрела на вытекающее из за серых многоглазых монстров-домов пятно солнца. Взгляд был отрешённым. Руки сложены на коленях. Светлые волосы, даже после той небольшой душевной трагедии, были расчесаны. Слегка вздёрнутый нос, губы, шея, видимая из за волос. Он никогда не видел её такой потерянной. Он ждал, когда она оживёт и опять со свойственной ей гордостью взглянет на него, медленно и озорно улыбнётся и, встав с пыльного дивана, уйдёт в свой, чуждый, не знакомый для него мир, где нет ни его, ни этой квартиры, ни слёз, ничего.

Но этого не происходило. Солнце полностью высунулось из за домов и во все глаза смотрело на них через оконный проём, а они все продолжали не шевелиться, точно играя в какую-то свою интересную игру…

***

Весь этот молчаливый мир вокруг кажется ужасно маленьким, пустым и одиноким. В нём нет жизни. Всё исчезло. Бесследно. Ни птиц, ни людей, ни бездомных собак рыскающих по улицам в поисках очередного куска гнилого мяса. Даже эхо хриплых криков не возвращается назад, словно погибая через несколько метров от того места, где родилось. Всё замерло, словно на старой, потёртой чёрно-белой фотографии, на каких можно увидеть людей, давно ушедших, и так и не вернувшихся, а с другой стороны этой картины словно читается чья-то нечёткая подпись – «1937…». Вялые осенние листья на деревьях не шуршат, не дует старый как мир ветер, и лишь рваные облака и пыльное солнце продолжают свой путь по тусклому от царапин небу, но, уйдя за горизонт, тоже словно исчезают в бесконечной пустоте. Весь этот мир кажется ограниченным чьим-то разумом, который не смог или не захотел придумать людей, животных, птиц, ветер, звуки, голодных собак… не захотел придумать ничего, что может отвлечь от размышлений о чём-то великом…

Из квартиры нельзя было выйти. Дверь была плотно закрыта, и все усилия открыть её хоть на миллиметр оказывались тщетными. Это походило на чью-то глупую шутку. На очень злую и неприятную шутку…

Они сидели на кухне. Это была небольшая комната, но в ней умещались холодильник, печь, умывальник, и коричневый кухонный гарнитур. Пол выстлан светлой керамической плиткой, стены оклеены светло-зелёными обоями. В кухню вёл большой проход из столовой. Было похоже на то, что и кухня и столовая были когда-то одним целым, но по прихоти неизвестного хозяина были разделены на два помещения. Столовая была незакончена. Стены покрыты извёсткой, на полу лежал небрежно накинутый линолеум, а из потолка торчали провода, приготовленные для люстры, и кроме стола и трёх стульев тут ничего не было. В обоих этих помещениях было по одному большому окну, в которые светил яркий солнечный свет…

Она сидела за старым столом со стаканом воды в руках и бессмысленным взглядом следила за тем, как в воде плавает мелкая хлорка. Не понятно было, что она сейчас чувствует. Постоянно живая, она сейчас была похожа на бездушную куклу, которой всё равно до всего, что происходит в мире. Поза её была неестественна, положив голову на стол и подложив под неё правую руку, она замерла. Волосы слегка прикрывали её глаза, но она их не убирала, а смотрела сквозь, губы слегка двигались, ноги были скрещены под стулом. Ей явно было неудобно в этой позе, но она её не меняла уже, наверное, около получаса. Следя за мелким снегом хлора в мутной воде сквозь белую пелену волос она тихо, чтоб никто… никто на свете её не услышал пела.

Сейчас это была её тайна, о которой никто не должен был узнать. Никто на свете. Она пела, незаметно двигая губами и просто напрягая голосовые связки, выпускала воздух. Очень тихо. Она и сама практически не слышала мелодию, лишь ощущала её горлом. Мысленно выводила все слова, все звуки, движения рук, губ, глаз… Обречённость… Это была её тайна, о которой никто не должен был узнать. Тайна - всего один человек на свете. Один единственный. Добрый. Любимый. Она часто слышала, как он её завёт своим тоненьким звонким голоском. Она пыталась отвечать, но он словно не обращал внимания, и всё звал и звал. Настойчиво, и как-то по-доброму.

Она училась заботиться о нём. Защищать его. Ведь ему понадобится её защита. Она часто пела ему. Пела колыбельные, как и сейчас. Он слушал. Слушал и медленно засыпал, словно ангел складывал свои мягкие, пушистые крылья и начинал тихонько посапывать носиком. Она не видела этого, но знала, что так оно и есть. Она знала, что он где-то рядом, и что стоит подождать ещё…

Песня её была очень доброй, мягкой и в то же время тревожной. Словно тёплая вода она обволакивала, забирала с собой, не давая сопротивляться, и уносила куда-то вдаль. Всё зло мира, весь его хаос, улицы наполненные людьми, машинами, радостью, грустью… Всё исчезало. Всё становилось идеальным. Спокойным, словно журчание тёплой воды…

Она пела, наблюдая за снегопадом хлора в воде, забыв обо всём вокруг, а он, сидя на окне молча, слушал. Он напрягался изо всех сил, чтобы хоть что-то услышать, но это того стоило. Её тихая колыбельная уносила куда-то за горизонт, где уже начинали собираться густые дождевые облака. Сейчас он был маленьким ребёнком, безмятежно спящим рядом со своей матерью. Он был счастлив, и лишь вредное, холодное солнце, светящие прямо в глаза, нарушало его спокойствие. И почему оно постоянно светит только в глаза?...

***

…Двадцать два…Ненависть, любовь…Ты любил людей?…Двадцать три…Верность, предательство…Ты любил мир?…Двадцать четыре…Одиночество, Дружба…Ты любил эту квартиру?…Двадцать пять…Страх, боль…Ты любил себя?…Двадцать шесть…Разочарование, радость…Ты любил её?...Двадцать семь…Расставание, предательство…Ты любил жить? …

Боль... Дикая, необузданная, словно кровь, растекающаяся по артериям от мозга, заставляя сердце стучать всё быстрее и быстрее, доводя его до такого состояния, что каждый удар приносит ещё большую боль и медленно убивает.

Он зажмурился. Зажмурился так сильно, как только мог. Зажмурился не только глазами. Он зажмурился всем телом, всей душой, чтобы хотя бы туда не впустить этот ужас, который сейчас разъедал его сознание, уводя в забвение, наполняя мозг желанием уснуть и никогда больше не просыпаться.

Он не успел. Он лежал на шершавом, больно впивающемся отколупывающейся краской в живот, полу и напрягая остатки мышц пытался хотя бы уползти, ломая ногти на руках и царапая локти о железные шапочки гвоздей не до конца вбитых в дерево пола…Двадцать восемь…Он не чувствовал ног, точнее правую ногу, а левой просто не мог шевелить из-за адской боли разрывающей мозг при каждой попытке пошевелить даже пальцами. Он полз, опираясь только на руки, которые тоже уже не слушали и предательски немели, словно он перед этим несколько часов спал на них, не меняя позы, и, передавив ток крови, заставил их на время умереть. Краем своих глаз он видел, что его медленно нагоняло растекающееся по полу багровое пятно, навевая страх перед чем-то неизведанным, пугающим с детских лет. А он пытался бежать от него, хотя сейчас это пятно было самым родным для него в этой комнате…Двадцать девять…Правая рука напоролась на осколок разбитого зеркала лежащий на полу. Он вскрикнул… Этот крик был словно неким сигналом, который говорил о том что гонка закончена, и он остановился, сжавшись в комок. В голову почему-то сейчас пришла мысль о том, что пол грязный и лёжа на нём можно сильно измарать свою белую майку, которая была куплена не так уж и давно. Она почему-то сразу же приглянулась своей простотой, отсутствием каких-то замысловатых рисунков и ненужных деталей. Это была майка в исконном понимании слова майка. Поэтому она и была куплена.

… Тридцать… Взглянув вверх, на обшарпанный временем потолок, можно было увидеть как по нему ползали большие жирные мухи. Где-то на периферии зрения, там докуда сознание уже не могло добраться, был человек. Его лицо было знакомо, но не хотелось верить глазам, которые уже затягивала белая пелена, или это просто были пряди волос, упавшие на лицо. Этот человек держал в руках большой острый нож. Он стоял на коленях над почти бездыханным телом. Взмах ножом, удар …Тридцать один…

Боли уже не было, лишь осознание удара и лёгкий, толчок, покачнувший картинку перед глазами. Было обидно, что тело никто не найдёт, видимо зря в него было так много вложено. Ну может его хотя бы съедят…Тридцать два…Почему-то только сейчас в голову пришло ощущение неверности происходящего, фальши. Каким-то непостижимым образом можно было увидеть всё со стороны… вот на полу лежит большая с человеческий рост марионетка, которой оборвали нитки, и она безысходно ожидает своего будущего. Глядя на второго человека, он видел себя. Он замахивался ножом и резко опускал его на полированное дерево…Тридцать три…Правая нога уже отпала и валялась где-то в углу комнаты, куда её закинул очередной удар.

…Кашель. Тут всё остановилось, удары прекратились. Нависла пауза, словно он не знал как надо вести себя дальше, но она помогла ему. Как будто прочитав в его взгляде нерешимость, она, чтобы эта картина не выглядела в чужих глазах какой-то глупой и неловкой, медленно, из последних сил подняла одну руку, и легко погладила его щеке… нежно, ласково, точно ребёнка, с любовью смотревшего на неё своими ангельскими глазами, как будто желая успокоить его сильно разбушевавшееся воображение и одновременно показать всю свою привязанность и нежность к нему. И что его только что простили за всё, и за то, что он измазал свой носик в какой-то саже и за то, что он только что разбудил дедушку, мирно дремавшего в своём старом удобном кресле, и за то, что он тридцать три раза ударил её острым кухонным ножом, и даже за то, что утром он съел всё, варенье из банки, так неосмотрительно оставленное старенькой бабушкой на кухне… за всё.

- Я люблю тебя. - Услышал он в своей голове нежный женский срывающийся голос…

 ***

Прошло уже несколько часов как они оказались заточены в этой странной квартире, которая словно была отделена от реального мира невидимой преградой. Хотя сейчас она уже не казалась такой пустой и безжизненной как утром. Не смотря на полыхавшее на небе солнце, во всех комнатах горел свет. Некоторые углы квартиры были тёмными, и она, пугаясь этой чёрной пустоты, включила везде свет, чтобы отогнать её. Был наведён хоть какой-то порядок. Все комнаты, кроме одной, обследованы. Комнат, в общем, было две: одна – та, в которой он проснулся, а вторая закрыта, и открыть её они не смогли. Хотя в какой-то момент ему показалось, что внутри этой закрытой комнаты кто-то есть. Он вроде даже видел чью-то тень под дверью и слышал тихие всхлипы.

Он стоял на кухне и пытался сообразить хоть что-то поесть. Но в холодильнике почти ничего не было, и поэтому соображал он напряжённо, подолгу продумывая каждое своё действие. Она, наконец, придя в себя, была в душе. Казалось, что жизнь, пускай и такая пустая, налаживается, и всё вокруг перестаёт быть серым и скучным. Хотя он сейчас понимал, что если это затянется, то еды не хватит надолго. В конце концов, он выложил на стол то, что считал нужным в данный момент и стал ждать её, слушая плеск воды в ванной…

Вскипел пухлый жёлтый чайник с водой, и, распускаясь лепестками пара замолк. Он достал из шкафа чашки и несколько сухих на ощупь пакетиков чая. Через минуту в чашках заблестел коричневый дымящийся напиток…

Солнце висит в небе, словно огромный, круглый светильник, наполненный мощнейшей энергией, и выбрасывающий её на все окружающее без всякой меры и необходимости. Неуёмный ядерный реактор, на поверхности которого каждую секунду грохочут взрывы угрожающей силы, точно кто-то злой и всемогущий развязал страшнейшую войну на этом куске материи и теперь, даже когда абсолютно все погибли, забыл нажать тумблер выключения. Светящийся и опасный шар, на поверхности которого идёт мощнейшая война атомов летит в неизвестности, угрожая всем встречным жуткой смертью. И, словно откупаясь за все свои деяния, дарит жизнь тем, кто живет под его временным покровительством на маленькой не приметной планетке, похожей больше на скомканную обёртку от конфет, а в мыслях, как огромный задира, мечтает подобраться к ней поближе и разорвать на куски. Но, пока за ним наблюдают, он не может ничего сделать, и, приветливо улыбаясь, кружится вокруг и вынашивает свои дьявольские планы…

Плеск воды в ванной прекратился. Видимо она закончила мыться и сейчас вытиралась. Он сидел за столом и смотрел как на поверхности чая тёк жидкий, живой дым и, подбираясь к кромке чашки взлетал вверх. Он не принимался за еду, не смотря на то, что с утра у него в животе не было ни крошки, если не считать того, что он отскоблил ногтём с кусочка хлеба и съел. Ему не хотелось нарушать единство, царящее сейчас на столе…

Дверь из ванной открылась, и она вышла в коридор. На ней не было её бирюзовой кофты. Лишь белая майка, джинсы и свисающее с головы полотенце. Она посмотрела на стол, затем на него и улыбнулась.

- Боже мой. Ты – чудо. – Сказала она улыбаясь.

- С лёгким паром. – Замявшись, ответил он.

- Спасибо. Ты бы тоже сходил…

 Свою последнюю фразу она не договорила. По всей квартире разнёсся громкий крик, а за ним последовали тяжёлые удары. Голос был мужским и доносился откуда-то из центра квартиры, от туда, где была та закрытая комната, в которую они не смогли попасть. Она замерла на месте. Лишь один раз, взглянув в сторону, откуда доносился шум, затем она уставилась на него и, не моргая, слегка приоткрыв рот, словно пытаясь что-то сказать, смотрела на него. Он схватил со стола вилку, ничего более увесистого под руку не попало... Если бы её не было сейчас в комнате он бы, наверное, прижался к стене и, замерев, ожидал бы, чем закончится дело. Но в этот раз в нём взыграло мужское самолюбие... На подкашивающихся ногах он прошёл мимо нее, держа своё оружие на изготовке. Прикрыв глаза он тихо выдохнул, хотя у него и не очень то получилось. Лёгкие его не слушались, и дышал он с трудом. Уши горели, а лицо, казалось, сейчас лопнет от напряжения... Он сделал всего два шага, но она упёрлась своими руками ему в спину и стала слегка подталкивать к злополучной двери. Он сразу понял, что его сейчас используют просто как щит, но зашагал быстрее, в очередной раз, смирившись со своей судьбой.

Таким незамысловатым паровозиком они добрались до комнаты, но к тому моменту уже всё стихло. Грохот и крики прекратились. Она испуганно взглянула на него. Только сейчас он заметил в её руке большой кухонный нож, но сделал вид, что это для него не важно, и крепче сжал свою вилку. Слизав со щеки капельку пота, неосмотрительно подобравшуюся слишком близко к губам. Он прислонился ухом к двери. Она, не долго думая, повторила его действие и прислонилась к двери сама. Её лицо оказалось напротив его. На расстоянии двух ладоней. Он мог хорошо рассмотреть каждую её морщинку. Сейчас, когда она смыла свой и без того немногочисленный макияж, её лицо предстало перед ним во всей своей природной естественности. Она была перед ним такой, какой её знали до этого лишь избранные. Естественной. Он хотел сначала отвести взгляд к двери, чтобы не смущать её и не смущаться самому, но пересилил своё желание и продолжил смотреть в её глаза. Она слегка наморщилась.

- Ты слышишь? Там кто-то дышит.

Он помотал головой, при этом шершавая поверхность двери защекотала его щёку.

- Слушай. - Приказала она. Он стал слушать. Напряжённо. И услышал тихие вздохи и бормотание. От отошёл от двери. - Там кто-то есть?... - Она тоже отстранилась от двери.

- Не знаю. - Сказал он, и что есть силы ударил дверь ногой. Замок хрустнул, и дверь быстро раскрылась...

...Было темно. Он слышал шёпот. Громкий шёпот, заполоняющий всё вокруг. Детские крики. Радостные. Вроде кто-то звал его по имени. Он слышал каждый голос, и знал его обладателя. Вся эта информация разрывала его голову.

Темнота окружающая его вовсе не была темнотой. Она была светом, но не таким к которому он привык... Солнечный, яркий, белый свет, приносящий жизнь... Этот свет был чёрным и пронизывающим. Каждый фотон этого света пробивал тело с одной стороны и выходил с другой...

… Вдруг всё прекратилось. Круговорот голосов и имён в его голове превратился в лёгкий прибрежный бриз, слегка шевелящий волосы на голове.

Он стоял в комнате, хотя и не помнил, как зашёл вовнутрь. Дверь была закрыта. Сама комнатка была не большой, но светлой. В огромное окно во всю стену влетал солнечный свет, в котором словно в безбрежном океане плавали тельца мелкой пыли. Посреди комнаты стояла двуспальная не заправленная кровать. Прямо перед ней на стене висело разбитое зеркало, под ним радостно поблёскивали острые осколки стекла, а с покрытого старой осыпающейся извёсткой потолка свисала разбитая стеклянная люстра. Да и вся комната была не в лучшем состоянии. Обои на стенах полиняли, а в некоторых углах вообще отсутствовали. На пол с потолка вели трассы ржавых подтёков.

Его голова сейчас была словно наполнена ватой. Он понимал не всё, что происходило в этой комнате. Вокруг была слышна тихая колыбельная песня, играющая словно с пластинки, крутящейся на старом патефоне, вокруг по комнате шныряли туда-сюда непонятно откуда взявшиеся огромные мухи, а на полу, в такт мухам жужжал вентилятор. По стенам изредка пробегали быстрые тени. Но он не воспринимал этого, словно всё это было настолько привычным, что выпадало из сознания.

 Сзади на его плечо легла её нежная рука. Он быстро развернулся. Она стояла перед ним. От такой близости в животе сводило и хотелось сесть на корточки. Она стояла и смотрела на него… точнее осматривала, словно выбирая товар. Её взгляд скользнул вниз с его глаз на подбородок, на шею, оттуда на грудь и обратно на глаза. А он лишь стоял и тихо вдыхал воздух, точно боясь спугнуть момент. Она нежно улыбнулась и поцеловала его. Но его лицо точно свело от необъяснимого страха и он ни чего не смог сделать своими одеревеневшими губами, да, в общем-то, и ничего не почувствовал. Она подтолкнула его к кровати и он словно ватная кукла упал на неё. Его не очень волновало, что кровать была вся покрыта старыми багровыми пятнами и из неё местами торчали пружины. Да и она не обращала на это никакого внимания, и лишь продолжала целовать его… в губы… в щёки… в шею. Из его уст доносились лишь приглушённые стоны счастья. Он чуть отполз назад на кровати, освобождая для неё место. Она встала на кровать рядом с ним, так, что он теперь смотрел на неё снизу вверх. Она схватила свою белую маячку снизу и потянула вверх, снимая её. Но в тот момент, когда линия майки проходила мимо её лица вдруг что-то произошло. Словно в отлично отрепетированном фокусе, где помощница превращается в куклу, когда мимо неё проходит плащ фокусника, он превратилась в большую деревянную марионетку с отсутствующим лицом на голове и большими круглыми шарнирными суставами. Тело её было покрыто деревянным узором и блестящим лаком. Она казалась совсем новой. Сняв с себя майку, эта кукла как-то неестественно осела и, потеряв равновесие, упала на кровать… на его лице отразился восторг. Он словно не увидел в произошедшем ничего сверхъестественного или пугающего… Он разглядел только нечто происходящее повсеместно, но мало кем замечаемое. Она для него сейчас была как бабочка, вылупившаяся из своего шершавого кокона. Хотя он и осознал, что она больше не была живой, а лишь бездушной деревяшкой покрытой лаком. Зато весь его страх перед ней теперь полностью исчез. Он поднял её на руки. Нежно положил на кровать, раздвинув блестящие ноги, и, неумело, навалился всем телом.

***

Знаешь. Любовь это словно маленький воздушный шарик из плотной резины, из которой обычно делают колёса для машин. Этот шарик почему-то всегда чёрный и блестящий… Он лежит где-то здесь. Под твоим сердцем, рядом с солнечным сплетением и ближе к позвоночнику. И в те короткие моменты твоей жизни, когда ты кого-то любишь этот шарик надувается. С каждым вдохом… Всё сильнее и сильнее. Не очень быстро, но надувается. И, рано или поздно, он начинает ломать тебе рёбра, позвоночник, перемалывать внутренние органы в кашу. Медленно, мучительно. И остановить его рост можно только перестав дышать. Любовь – это болезнь. От этой болезни умирают миллионами. Она неизлечима, и заразиться ею может каждый…

***

Наступает ночь. В чернеющем небе появляются холодные точечки чужих солнц, рисуя, словно на потёртом и почерневшем от времени и чьего слишком усердного хранения холсте, умелой рукой, мифических животных и героев древности. Уставшее за долгий и тяжёлый день солнце ложится за призрачный далёкий горизонт, из за которого уже, словно огромное матовое одеяло, легли на землю пушистые, махровые тучи. Мир тухнет под дождем, льющим с неба, возвращаясь назад к состоянию пепла из сгоревшего костра, ожидающего новых сухих веток…

Он сидел на холодной плоскости подоконника в комнате, в которой проснулся этим утром не понимая, что случилось, и, свесив ноги на улицу, наблюдал за тишиной. Он по-прежнему не понимал окружающего мира, но почему-то ощущал безграничную свободу из-за этого. В висках пульсировало желание порвать свою грудь и расправить спрятанные от чужих глаз под душной оболочкой тела пушистые крылья и взмыть в вязкую зыбь ночного воздуха, который не нарушал не один ветерок… Расправить крылья и точно огромная, прекрасная птица унестись прочь из этой квартиры. Забыть обо всём. Забыть о ней и никогда больше не вспоминать…

Он развёл руки в стороны и наклонился вперёд. Интересно, какого это - умереть. Он увидел ледяные отблески асфальта под собой, словно маленькие фонарики светящие ему снизу. И вот асфальт с необыкновенной проворностью двинулся на него, а он лишь вытянул к нему руки как к лучшему другу, встречи с которым он ожидал уже многие годы. Он улыбался и по ресницам текли тёплые, солёные слёзы…

Она в панике схватила его за шиворот и кинула на пол. Он упал рядом с кроватью, но тут же сел, не понимая, что произошло. Он била его ладонями по щекам… По голове…

- Как ты мог?! – Кричала она. – Не смей. Не смей оставлять меня одну… Не вздумай… Не смей… Пожалуйста не делай так… - Её крик перешёл в плачь и она повисла на его плечах громко всхлипывая и роняя слёзы на его руки, которые крепко сжимала своими ладонями. – Пожалуйста… - Она уткнулась ему в грудь, а он сидел и смотрел в стену перед собой, пытаясь в своей голове собрать воедино все моменты сознания, точно мозаику, в которой не хватало элементов... – Я не хочу быть одна… Человек не может быть один. Прошу. Хоть ты не бросай меня… Я тебе верила… Я тебе верю… Не оставляй меня.

Вдруг её плач затух, прекратился так резко, что от неожиданности он пришёл в себя. Она отстранилась от него, подняла вверх голову. Её пронзительный взгляд, залитый слезами, упёрся в него. Она смотрела сквозь его глаза, сразу во внутрь, в его черепную коробку, куда-то в основание мозга, туда где зарождаются самые животные человеческие желания… В самую незащищённую часть разума. Несколько секунд она, не мигая, смотрела туда, точно нащупывая место для удара, понимая, что от этого зависит её дальнейшая судьба в этом мире… Она подвинулась к нему в упор, так близко, что он смог почувствовать её дыхание. Оно было каким-то взбитым и тревожным. Сначала он сначала хотел отодвинуться, но, поняв важность всего момента, замер и стараясь не моргать, пересиливал своё желание отвести взгляд. Она смотрела в глаза, от такой не естественной близости ему становилось не по себе. Начинала кружиться голова. Он снова почувствовал прикосновение её рук. Нежное, мягкое, приятное и пугающе отталкивающее. Часть её волос упала ему на лицо, но он не обратил внимания, он был заворожён её напряжённым взглядом, словно коброй сидящей перед ним. Она тихо сглотнула слюну. По её щеке скатилась слеза, и точно вслед за ней с его ресниц упала другая. Они сидели так смотря друг на друга, не двигаясь, и тяжело дыша. Её рука по прежнему лежала на его руке, медленно согревая её своей энергией, теплом, разгоняемым по всему её хрупкому телу живым сердцем. Он приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать, но не смог издать ни звука. Она на секунду взглянула на его губы, затем подняла взгляд на его волосы, и, закрыв свои глаза и слегка опустив голову, спросила.

- Ты меня любишь? – Прозвучало это как-то сдавленно, словно она вытолкнула эту фразу из себя сильнейшим усилием воли, и ужасно неестественно. Когда она снова раскрыла глаза, взгляд у неё был как у жертвы загнанной в угол. У неё словно не осталось никакой защиты перед ним. Она словно обнаружила себя голой перед судом присяжных, которые должны были решать вопрос о её моральности. Её вопрос сейчас больше походил на защитный рефлекс… Он понял, что весь этот момент, в общем, как и вся её жизнь, был ужасно наигранным, хотя и исполнен он был очень хорошим актёром. Но, не смотря на профессионализм этого представления, абсолютно вся она была фальшивкой, лишь оболочкой, конфету из которой уже давно съел какой-то другой ребёнок.

Он закрыл глаза и опустил голову.

- Нет.

Он догадался, что произошло в эту секунду. Её рука отпустила его. Он перестал ощущать её дыхание, её присутствие, её близость. И лишь её слеза упала на его ладонь.

Когда он решился открыть глаза её уже не было. Она исчезла, как и всё, что когда-то окружало его в этом мире. Как и всё то, что он ненавидел, и что он хотел вычеркнуть...

- Нет… - Повторил он.

Вдруг в его сознании словно оборвалась какая-то нить, что-то очень важное. Он словно растворился сам в себе.

- Нет! – Вскричал он. – Нет!

Он кинулся искать во всех комнатах, хотя и понимал, что её нигде нет. Он просто должен был сейчас это делать. Ведь во всех подобных история герой поступал именно так. Ужасно глупый, но в чём-то красивый жест.

- Ты чудо… - Услышал он вдруг её голос, доносящийся из кухни. Он кинулся туда в надежде, что,… но там никого не было. – Боже мой,… Ты чудо. – Её голос был словно записан на старую магнитную ленту и теперь проигрывался из шипящих колонок вмонтированных куда-то в стены… под обои, глубоко под цемент, камни, кирпич, в бетон… в темноту.

- Где ты? – Закричал он.

В ответ он услышал, как она поёт. Она пела ту самую колыбельную. Она пела шёпотом, но всё равно как-то невыносимо громко, этот грохот резал уши и отдавался где-то в груди.

- Где ты? – Вскричал он снова, но она лишь пела. Хотя это уже была не она, это был лишь её голос, разносящийся по квартире.

Он закричал. Что именно он кричал он уже не понимал, но, скорее всего это было её имя. Он кричал, хотя из-за этой песни его не было слышно. Словно ошпаренный влетел в спальню, где она буквально минуту назад задала ему вопрос решивший всё.

- Люблю… люблю! – кричал он, но ему отвечали только стены. – Люблю только вернись ко мне! Где ты?!!!

Он кинулся к одной из стен, на которой обоями был нарисован красный дракон, и с разбегу, что есть сил, ударил кулаком по железобетонной преграде. Стене было всё равно, хотя пение на секунду затихло, но потом началось с новой силой. Острая боль поразила кулак. Он отскочил на секунду и схватился за раненую руку. Средний палец ушёл куда-то в кисть. Слёзы хлынули из глаз с новой силой. Он взглянул на ненавистную стену, как на злейшего врага, и, закричав, снова кинулся на неё, долбя той же рукой. Только теперь он не хотел пробить дыру. Сейчас он в исступлении, что есть сил бил не стену, а себя. Он хотел сделать больно себе, за свой проступок, как это когда-то делал его отец. После десятого или двадцатого удара он перестал чувствовать свою правую руку, голова кружилась. На стене появилось большое красное пятно. Сейчас он почему-то подумал, что это пятно очень хорошо сочетается с тематикой обоев. Удары его ослабевали, но не потому что он устал или ему было больно, а потому что он уже не видел цели. Его глаза закрыла пелена и в очередной раз выкинув свою разбитую руку вперёд он не нашёл опоры и упал на пол.

Тёплый сон обволакивал его словно вода из ванной. Её колыбельная убаюкивала… Ему было хорошо… Хорошо… Приятно… Чисто… Тепло… Он засыпал… Нет…

Из последних сил он поднялся на свои ватные ноги, зацепился об выключатель на стене. Взгляд его прояснился. Он снова ощутил боль и ненависть к этому миру, но, не смотря на всё, спокойным, чистым голосом сказал…

- Стоп.

Вдруг всё остановилось. Словно подчинившись его просьбе. Пение прекратилось. Любые другие звуки, витающие в углах этой квартиры, исчезли. Мир словно освободился от своей предсмертной агонии и сейчас был готов к приходу своего проводника в мир, описанный когда-то Данте. Но для того чтобы пришёл этот паромщик в нём не должно остаться абсолютно никого…

Он уже был готов уйти, но прежде хотел знать… Просто знать и понимать тайну это мирка, забытого в чьей-то голове…

Посреди этой звенящей тишины раздался скрип двери. В этот момент всё вокруг стало походить на старый фильм, давно покрытый сепией и прилипшими к плёнке волосками. Он вроде даже услышал треск издаваемый фильмоскопом.

Нетвёрдым шагом он двинулся по коридору, ведущему из спальни, который почему-то теперь был длинным и прямым. Скрип двери доносился именно оттуда. Коридор был освящён тусклым равномерным светом. На другом его конце была только одна дверь. Та самая, которая всё время была закрыта. Ручка двери повернулась, и она слегка приоткрылась… Он взглянул назад, в комнату, затем на свою руку, она была разбита и вся залита кровью, которая тихо капала на покрытый линолеумом пол. Пальцы были скрючены в некое подобие кулака, которое он не смог разжать. Взяв с кресла плед, он, как смог, одной рукой, совсем обессилев, перемотал вторую, практической пользы это не имело, просто, чтобы не отвлекаться на изуродованную конечность.

Выдохнув и набравшись смелости он шагнул в трансформировавшийся коридор. Опираясь плечом на стену и тяжело дыша, он, пересиливая своё головокружение и боль, полз к двери, за которой как ему казалось ответ…

***

Тихо скрипнув, дверь приоткрылась, впустив его внутрь и слегка осыпав пылью. Маленькая тихая комната, слегка подсвечивалась светом солнца, еле пробивающимся из за густых туч, из которых моросил мелкий дождик. Единственное окно было открыто, поэтому на пол кривыми дорожками стекала с подоконника дождевая вода, образовывая небольшую мутную лужицу, которая медленно смывала с пола следы уже подсохшей крови и окрашивалась в лёгкий багровый цвет, чем-то напоминающий цвет высохших на солнце роз. Где-то далеко монотонно вздыхал одинокий гром, явно мечтающий хоть о каком-нибудь собеседнике. Но такового не находилось, и он от скуки кидал в воду небольшие молнии и, оглядываясь по сторонам, чтобы никто не заметил, тихонько плакал над своею горькой судьбой.

Старый железный вентилятор, почему-то лежащий на полу, тихо и прерывисто гудел, но уже не крутил своими тонкими лопастями, словно кто-то передавил ему дыхание, и он, медленно умирая, судорожно водил по потолку взглядом и безуспешно втягивал в себя воздух, борясь со своей тщедушной смертью, которая, вертя в своих волосатых мозолистых руках синюю, перемотанную изолентой, отвертку, докуривала свою последнюю едкую папиросу, и готовилась приняться за работу.

Большая деревянная кровать была сдвинута со своего места к окну, а постельное бельё скатывалось с неё на пол… На полу, в луже крови смешанной с дождём лежала она и елё слышно хрипела, а рядом, над кроватью на привязанной к крюку на потолке колючей проволоке, связанной в своеобразную петлю он увидел себя. Ноги и руки безвольно болтались вдоль тела, а по ним с шей вели дорожки крови из пробитой проволокой шеи. Кровь уже запёклась, и если её неосторожно задеть она осыпалась, словно извёстка со старых стен. Глаза были открыты и без всякого интереса взирали на жёлтый от времени потолок… Или куда-то выше.

- П-помоги… пожалуйста. Помоги мне. – Услышал сквозь хрип он её голос. Тихий, беспомощный. – Помоги. – Сказала она ещё раз и заплакала. Он смотрел на неё, точно попав какой-то ступор. Отлично осознавая всю ситуацию, осознавая кто она, но почему-то в голову не приходила мысль, что он должен хоть что-то сделать, точно эту информацию кто-то стёр из его сознания. Она плакала, но слёз не было, точно она уже выплакала всю норму и теперь могла рыдать только голосом.

Она не смотрела на него. Она просто упёрлась лбом в пол и, рыдая, звала. Дыхание было прерывистым, толи потому что медленно теряла сознание, толи потому что долгий плач сбил дыхание и она теперь словно меленькая девочка наказанная родителями и стоящая в углу часто и прерывисто вздыхала. Он для себя выбрал второй вариант и вышел этого непонятного ступора, тут же поняв, что должен хоть что-то сделать. Опомнившись… Он кинулся к самому дорогому человеку. Помочь. И неважно, что этот человек уже не такой как раньше. Он его. Он никому его не отдаст.

Он подбежал к телу, висевшему под потолком, обнял его за ноги и поднял, чтобы проволока не сжимала горло. И было даже не важно, что он давно мёртв, а тело безвольно болталось в руках. Где-то на периферии сознания, словно комариный писк слышался чей-то плачь. Этот писк был настолько ничтожен, что он даже не обращал на него внимания. Тело ни как не хотело вылезать из петли, острые иглы не давали ей разжаться… Он схватил лежащий на кровати окрашенный в кровь нож и стал рубить проволоку. Но тело висело слишком высоко и он не всегда дотягивался до проволоки. Несколько раз лезвие ударило в голову тела, отчего она осуждающе покачивалась… Проволока треснула, и тело с грохотом упало на пол, рядом с ней. Но она уже не обращала на это внимание, только громко дышала. Он поднял тело, оно не слушалось, словно было чьим-то чужим. Превознемогая тошноту и боль в руке он вытянул тело из комнаты и закрыл за собой дверь, за которой ещё какое-то время можно было различить тяжёлое дыхание…

***

В сухой темноте, обволакивающей всё тело и неуверенно щекочущей нервные окончания тысячами иголочек забрезжил тусклый свет. Лёгкий, розовый, отгоняющий зло, ненависть, боль, отгоняющий всё то, что могло превратить жизнь в пустоту. Он пробирался всё ближе и ближе... Голос. Приятный, мягкий, добрый голосок. Тот, что она слышала не раз. Он всё ещё звал её, просил прийти к нему, принять его, стать единственной для него, стать той, кто впитает его. Всего, без остатка. Поглотит. И будет всю жизнь греть его внутри себя, любя и лелея, и даже когда в мире не останется вообще ничего сохранит его, обогреет, и даже если он умрёт - возродит... Он приближался, зовя ее, и уже стали видны очертания обладателя этого голоска... Маленький человечек. Возможно мальчик, а возможно девочка. Светлый... Светлый внутри, и в то же время дарящий свет всем окружающим. Он был самим воплощением любви, тем ради чего люди любили и стремились любить, плодом любви и в то же время самой животворящей светлой любовью... Человечек являющейся любовью. Самый родной. Он шёл к ней. Он звал её... Она давно уже слышала этот голос и ждала когда же его обладатель придёт к ней. Она видела перед собой любовь...

- Прими меня - Сказал человечек, слегка игривым добрым голоском, который мгновенно через ушные перепонки проникал в мозг, а потом разбегался по всем клеточкам организма, наполняя их желанием жить дальше и становиться лучше с каждой минутой, и протянул вперед свои ручонки.

Она мило улыбнулась. В уголках глас показались морщинки, не старческие, а такие, какие бывают у каждого, кто радуется по-настоящему, а не наигранно... Она улыбнулась. Медленно, не сводя глаз с человечка поднялась на ноги, так что уже смотрела на него сверху вниз. Потянулась к нему, но не взяла его за руки, её ладони потянулись дальше, вдоль его кистей. Она по-прежнему улыбалась... Счастливо, радостно, словно давно ждала этой минуты, словно это цель её жизни, которую она встречала со всей теплотой, оставшейся в её душе... Её ладони добрались до шеи человечка и без труда обхватили её... Она не видела его глаз, потому что человечек продолжал испускать свет, который перестал быть нежно розовым. Он пульсировал, менялся, рывками, но она чувствовала его взгляд, он по-прежнему был самым светлым, самым прекрасным, что она когда либо испытывала. Он по-прежнему любил её...

Одним движением она убила единственную любовь. Тельце перестало светиться и теперь только молча, лежало на невидимом в темноте полу. Но перед тем как умереть любовь напрягла связки, чтобы сказать ей в последний раз "Прими меня"...

***

Он сидел на подоконнике, обхватив ноги руками. Мира больше не было… Точнее он был, но уже не такой большой как раньше. Теперь он ограничивался белыми полями подоконника. Всё вокруг бесследно исчезло, растворилось в самом себе и стало лишь воспоминанием, которое тоже медленно вытекало из головы и развеивалось в воздухе, и ему казалось, что так было всегда… Он всегда сидел на этом подоконнике, а жизнь, которую он не видел до этого была лишь игрой теней где-то там внизу… Там где больше ничего нет и уже наверное не будет. Да и что должно там быть?... Там в пустоте… Да и с другой стороны подоконника была пустота… Когда-то там был линолеум…

За окном… С той стороны мира был дождь. Он слышал его, чувствовал запах озона, но не чувствовал капель… Сколько бы раз он не вытягивал руку опасаясь упасть он не мог поймать не единой капельки… Правда звук дождя иногда прерывался звуком заедающей плёнки, но потом начинался с новой силой. Ему даже казалось, что он слышит усталое бормотание некого звукооператора, но потом понимал что это был всего лишь далёкий гром… По крайней мере гром ему представлялся именно таким.

Тебе нравится этот мир?... Этот мир?... Как он может мне нравится? Я ведь просто живу в нём и не могу выбрать себе другого… Мир ведь один, а чтобы выбирать нужно много миров…. Нет. Мир один, но выбирать его можно из великого множества этих одиноких миров… Твой мир выглядит именно так – Белый подоконник, грязный от того, что ты не помыл свои ноги и тихое шуршание дождя вдалеке… Это твой мир… Этот мир создал ты… Я его не выбирал?... Нет ты его создал… Оглянись… Этот идеальное места. Здесь только то, что ты любишь. Тут нет ничего что бы ты ненавидел, или не любил… Но тут ничего нет…

***

- Когда я впервые тебя увидел я подумал, что ты абсолютно не достоин жить. Понимаешь, ты жалок.

***

Один мальчик сидел на луне.

Луна была маленькая и мальчику было тесно сидеть так чтобы не упасть с нее. Ему даже негде было прилечь на этой луне и поэтому ему оставалось только сидеть на желтом шершавом шарике, свесив вниз свои пухлые ножки в белых носочках и маленьких жестких сандаликах.

А ведь когда-то давным-давно, луна казалась мальчику ещё меньше. Правда тогда мальчик видел луну только издалека, и она казалась далёкой, красивой, а сейчас она близко и совсем не интересна. Но ведь люди то зачем-то смотрят на нее. Юра даже летал.

Люди вообще много летают. Правда чаще всего летают вниз… Хотя есть отдельные индивиды, которые летают вверх… Хотя потом всё равно летят вниз, и закапываются в землю ещё глубже. Некоторые говорят, что люди ходят, ну или лежат иногда…

А мальчик только сидел. Сидел на луне и смотрел вниз. Внизу ничего не было, а он смотрел. Ничего не было не в том смысле, что там что-то было, чего он не мог разглядеть, и поэтому можно было сказать, что там ничего нет… Там по-настоящему ничего не было. Вообще ничего.

Поэтому он смотрел вниз. Он мог смотреть и вбок, и вверх, и по диагонали вправо, и исподлобья налево вверх, и одним глазом, и двумя, и вообще закрыв глаза мог смотреть. Он мог смотреть куда угодно. Всё равно нигде ничего не было.

Он мог посмотреть влево и ничего не увидеть. Посмотреть вправо и ничего не увидеть… Посмотреть и вниз и вверх и абсолютно ничего не увидеть.

И именно поэтому он сидел и смотрел вниз и ничего не видел. Ему просто было так удобно.

Сама луна была ему безразлична, пока его не позвала мама.

И тут же луна пропала.

Один мальчик сидел на луне, пока не возненавидел ее.

***

- Ты любил людей?

- Нет.

- Они исчезли. Ты рад?

- Да.

- Ты любил мир?

- Нет.

- Он исчез. Ты рад?

- Да.

- Ты любил эти стены?

- Нет.

- Они исчезли. Ты рад?

- Да.

- Ты любил луну?

- Нет.

- Она исчезла. Ты рад?

- Да.

- Ты любил ее?

- Я рад.

***

Знаешь. Ты любишь оболочку. Она не такая. Внутренний мир ты не видел. Ты любишь только то, что снаружи.

- Ты любишь кошек?

- Да, и у меня она есть.

- А я не люблю больше.

- За что?

- Не знаю. Это так резко происходит на самом деле, словно воздушный шарик лопнул, и разлюбил.

- Тебя поцарапала кошка?

- Да. Очень сильно.

- Ненавидь только ее. Всех совершенно необязательно.

- Так она у меня была одна. Я ей по морде надавал и она ушла. У меня больше нет кошек.

- Ушла из дома?

- Ну, можно и так сказать.

- Ты по ней не скучаешь?

- Не знаю. Вчера скучал, а потом вдруг, словно шарик лопнул.

- Ненависть пройдет. Не будешь искать её?

- Да я ее и не ненавижу. Просто все чувства будто кончились. Словно бензобак опустел.

- Знакомое чувство.

- Страшное чувство.

- Да.